Киев в 1918 году. Часть 1
Киев в 1918 году. Часть 2
Киев в 1919 году. Часть 1
Киев в 1919 году. Часть 2
Многое о Добровольческой армии рассказал мне мой гимназический товарищ
Боря Бенар, бывший секретарем-адъютантом у В.В. Шульгина.
Как уже было сказано раньше, я жил со своими конотопскими друзьями и
земляками в доме типографии Кульженко, где до революции печатался
"Киевлянин" Шульгина. Мы опасались "всяких возможностей" и "неприятностей".
Но директор типографии, умный и ловкий рабочий-украинец, чувствовавший себя
хорошо при всех режимах, заверил вернувшегося с добровольцами В.В. Шульгина,
что мы - мирные студенты. Старушка-француженка, когда-то бывшая гувернанткой
у детей Шульгина и у него самого, подтвердила, что мы добропорядочная
молодежь, ничем не запятнавшая себя при советской власти и Украинской Раде,
а Боря Бенар, знавший меня более десяти лет, дал Шульгину хороший отзыв обо
мне. Шульгин прекрасно знал, что мы не сторонники монархии, что мы -
украинцы по происхождению, но не "петлюровцы". Он поручил Боре Бенару
сказать нам, что мы можем жить "в его квартире" спокойно, что никто нас не
тронет. И хотя все мы были молодежью призывного возраста, но Добровольческая
армия, как говорил со слов Шульгина Боря Бенар, - это армия, в которую идут
добровольно, "по идее", "по убеждению", а не по насильственной мобилизации.
И действительно, в период пребывания добровольцев в Киеве, никто не донес на
нас в контрразведку и не мобилизовал нас в Добровольческую армию.
Кто мог подумать, что в конторе редакции возрожденного "Киевлянина"
В.В. Шульгин фактически укроет от мобилизации и любопытства контрразведки
5-6 "подозрительных" в отношении революционности людей, как минимум -
противников монархии? Говорить с нами Шульгин не хотел, и когда кто-нибудь
из нас встречался с ним на лестнице или во дворе (сам Шульгин и его семья
жили в маленьком белом домике на углу Караваевской и Кузнечной улиц), он не
замечал нас. Но в один из сентябрьских дней я наткнулся на Шульгина, который
шел из своего домика в редакцию. Его сопровождал внушительный и плотный
гражданин лет пятидесяти. Он советовал Шульгину, когда Москва будет взята и
в России воцарится "порядок", подумать о том, что русским людям нужно будет
заняться "грюндерством" (созданием предприятий истинно-русского капитала) в
торговле, промышленности, в банковском деле и вытеснить оттуда инородческий,
в частности еврейский, капитал. Шульгин молчал. Его собеседником был, как
мне удалось узнать позже, депутат Государственной Думы от Киева А.И. Совенко,
в 1919 г. начальник "Освага" Добровольческой армии.
[Spoiler (click to open)][Имеется в виду Анатолий Иванович Савенко (1874 - 1922). Автор многочисленных публикаций политического и экономического характера в ряде газет: «Киевлянин», «Киевское слово», в журнале «Жизнь и искусство» (как штатный сотрудник), в газетах «Подолянин», «Свет», «Московские Ведомости», «Новое Время», «Одесский листок» и др.
Основатель и председатель Партии правового порядка (1905—1906). Один из основателей и товарищ председателя (с 1912 года — председатель) Киевского клуба русских националистов (1908—1918), член Всероссийского национального союза (1912—1918) и его Главного совета (1912—1915). Депутат IV Государственной думы в составе фракции националистов и умеренно правых (1912—1915). Один из организаторов и лидеров думской фракции прогрессивных националистов (1915—1917). Комиссар Временного комитета Государственной думы и Временного правительства. Товарищ председателя Внепартийного блока русских избирателей (1919).
Один из основных идеологов русского национализма и малороссийской идентичности на Украине в начале XX века и в период Октябрьской революции и Гражданской войны. Критик и непримиримый политический оппонент украинства и украинского национализма.
Участник Белого движения на Юге России, начальник Киевского отделения ОСВАГа и фактический глава Киева осенью 1919 года после взятия Киева Добровольческой армией. Автор брошюры «Украинцы или малороссы?» (1919). Основатель газеты «Киевская Русь» (1919). Эмигрировал из России в 1920 году, но уже на следующий год тайно возвратился в Советскую Россию, где скрывался под чужой фамилией. Умер в Керчи в 1922 году.]
Я часто встречался в эти дни с Борей Бенаром, и он по старой дружбе
рассказывал мне многое, о чем не говорилось в газетах и что позволяло понять
тайные пружины Добровольческой армии. Так, он сказал, что Шульгин не верит в
успех похода Добровольческой армии на Москву: силы слишком неравны, и народ
не поддержит Добрармию, так как боится восстановления монархии и возврата
земель помещикам; что в Добровольческой армии, несмотря на все воззвания и
прокламации о свободе мнений и федеративном устройстве России, тон задает
прослойка кадровых офицеров-монархистов. Они считают и самого Шульгина и
А.И. Гучкова изменниками и преступниками перед царем за то, что добились
отречения Николая II. С ними, а также с М.В.Родзянко и ПЯ.Милюковым нужно
покончить возможно скорее, "но сейчас сделать этого нельзя, так как без
Родзянко и Милюкова англичане не дадут денег и снаряжения".
Я задал Боре вопрос: "А что же ты будешь делать, если поход Деникина на
Москву кончится неудачей?"
Боря Бенар ответил: "Я эвакуируюсь с Василием Витальевичем за границу и
там окончу университет или какой-нибудь высший технический институт".
Я рассказал Боре о себе и Юре, о наших родителях. Узнав, что я хорошо
учился и могу быть оставлен при университете для подготовки к профессуре,
Боря воскликнул: "Поезжай с нами! Я попрошу Василия Витальевича взять тебя в
свой штаб, и если поход Добровольческой армии кончится неудачей, то ты
кончишь университет где-нибудь за границей - в Чехословакии, Югославии, а,
может быть, даже во Франции, словом, там, где мы устроимся. Иностранный язык
ты выучишь и займешься научной работой".
Я поблагодарил и отказался под вежливым предлогом: "Я не хочу и не могу
покинуть моих родителей на старости лет. Разве я могу оставить их без
помощи, когда мать почти ничего не видит?" В душе я считал Добровольческую
армию Вандеей, обреченной на гибель, но не хотел сказать это моему
гимназическому другу открыто.
Боря предложил: "Поезжай в Конотоп и посоветуйся с родителями. Не
отклоняй моего предложения".
Я ответил, что в любом случае должен уехать с Юрой в Конотоп. Мне лучше
на время скрыться из Киева, так как я был корректором в отделе приказов
Народного комиссариата военных дел в Советской Украине и легко могу
нарваться на донос или уличный самосуд.
Через несколько дней мы с Юрием уехали в Конотоп. До Броваров - 25
километров от Киева на восток - мы дошли пешком через Цепной мост и Дарницу.
В Броварах мы с трудом достали место на полу товарного вагона. Поезд шел
малой скоростью. На другой день утром двери вагона открылись, и чей-то голос
прокричал: "Станция Бахмач! (25 километров на запад от Конотопа). - А затем
тот же голос продолжал: - Эге, да тут жиды! Ребята, ходи сюда! Мы сейчас их
научим, как ездить по железной дороге!"
Полдюжины солдат Добровольческой армии, ухватив нас за шивороты и под
руки, выпихнули меня и Юру из вагона и, подталкивая, попели к станции.
Напрасно Юрий показывал документ о том, что он в 1916-1917 г. дослужился до
чина штабс-капитана в царской армии. Старший ответил: "Вот сейчас в штабе
разберемся, какой ты офицер! Разве в царской армии были жиды-офицеры?" Мы
покорились своей участи и готовились к избиению, если не к чему-нибудь
худшему. Но выскочивший из караулки на станции Бахмач офицер, вглядевшись в
нас, радостно закричал: "Коля! Юра! Вы живы! Как хорошо!" "Господин поручик!
- рапортовал старший унтер. - Вот, нашли жидов, которые в поезде ездиют!"
"Это не жиды! - крикнул им поручик. - Это мои друзья. Они живут в Конотопе.
Их родители и сейчас там. Это украинцы, студенты, православные. Сейчас же
отпустите их!" Ошеломленная стража опустила руки, а поручик бросился
обнимать нас: "Как Димка будет рад увидеть вас!"
[Вероятно, Николай Полетика и его брат Юрий, хотя и были православными, но
из крещёных евреев, чем и объясняется ошибка солдат. Во всяком случае, эти
воспоминания написаны в Израиле, куда автор эмигрировал в 1973-м, да и внешне
он в старости выглядел как классический еврей. - DrAlexandra]
Это был друг наших гимназических лет, Вова 3. Сколько лет мы играли с
ним и его братом Димкой-рыжим в футбол в выемке у железной дороги, сколько
лет мы катались на гигантских шагах в саду дома 3. в Конотопе. Совершенно
случайная встреча с Вовой спасла нас от избиения или более серьезных
истязаний.
Вова 3. проводил нас из Бахмача в Конотоп, а в Конотопе до дома наших
родителей, так как боялся, что мы можем наткнуться на какой-нибудь другой
патруль. Он хотел спасти нас от "возможных неприятностей".
Мы сообщили отцу и матери о предложении Бори Бенара уехать с Шульгиным
за границу. Мать грустно взглянула на нас: "Как хорошо, Коля, что ты сразу
отказался! Как я останусь одна, старуха, почти слепая, без вас? Сереже и
Шуре (самые младшие братья) нужно помочь окончить гимназию. Володя и Вася
должны окончить свои институты. А главное, вы же видите сами, что вас ждет.
Ты же, Коля, правильно считаешь, что это Вандея, обреченная Вандея! Что было
бы с вами, если бы вы не встретились случайно с Вовой 3.? Ведь он спас вас!"
Мы пробыли несколько дней в Конотопе и вернулись в двадцатых числах
сентября в Киев, нагруженные мешком картошки, крупой и салом. Вова 3.
посадил нас в товарный вагон, дав нам в качестве провожатого одного из своих
солдат, которому он дал отпуск в Киев. Я сказал Боре Бенару, что мои
родители просят не покидать их, так как на старости лет им нужна наша
помощь.
В Киеве мы застали большой тарарам: первопрестольная столица готовилась
к торжественной встрече Деникина. Газеты были полны сообщений о предстоящем
приезде, о параде на Софийской площади перед памятником Богдана
Хмельницкого. На памятнике уже восстанавливалась соскобленная Петлюрой
надпись о "единой, неделимой". Газеты сообщали день и час прибытия в Киев
белого генерала. Он уже в дороге и будет в Киеве 2 октября. Церемониал
встречи был также опубликован. Всем домохозяевам было предписано убрать дома
русскими трехцветными флагами.
Десять лет спустя, в 1929 году, когда я уже жил в Ленинграде, я
случайно встретился с членом редакционной коллегии эсеровской газеты
"Борьба", которая издавалась в Киеве (о встрече с ним я уже упоминал). В
числе прочего он рассказал мне, что боевая организация эсеров в Москве
решила убить Деникина как главного виновника всех погромов, грабежей и
убийств, совершенных Добровольческой армией на занятой ею территории. Эсеры
хотели устроить Деникину то, что они сделали год тому назад с германским
фельдмаршалом Эйхгорном в Киеве и германским послом графом Мирбахом в
Москве. К покушению на Деникина готовились в глубокой тайне. В составе
боевой группы, которая готовила покушение на Деникина, должна была принять
участие часть тех лиц, которые совершили убийство Эйхгорна и Мирбаха.
Советское правительство якобы знало о подготовке покушения против Деникина и
дало боевой группе фальшивые паспорта. Покушение на Деникина было намечено
совершить во время парада на Софийской площади.
Но ни приезд Деникина в Киев, ни покушение на него не состоялись. В
пятницу вечером 30 сентября (встреча Деникина и парад были намечены на 2
октября) над Киевом неожиданно разорвался артиллерийский снаряд. Пушечные
выстрелы ухали всю ночь. Оказалось, что части Красной армии, отрезанные при
отступлении из Киева, скопились у Коростеня. Отсюда они продвинулись на
Ирпень и, перебив у Пуще-Водицы и Святошина напившееся допьяна сторожевое
охранение добровольцев, подошли к Киеву. Утром 1 октября Богунский и
Таращанский полки вошли в Киев. Киев был захвачен врасплох, и отстоять его
до прибытия спешно вызванных резервов командование Добровольческой армии не
надеялось. Началась эвакуация из Киева. Прежде всего из Киева были поспешно
эвакуированы высшие военные чиновники Добровольческой армии, редакция
"Киевлянина" с Шульгиным, высшее духовенство. За ними тронулись офицеры
военных учреждений и штабов, погрузившие свои вещи и багаж (горы чемоданов и
ящиков) на машины и подводы.
Контрразведка торопилась расстрелять перед уходом возможно больше
заключенных в Лукьяновской тюрьме, [Ныне - Лукьяновский СИЗО.] но арестованные взломали замки камер и
ворота и вырвались из тюрьмы. С ними бежало и несколько сот уголовников.
К 12 часам дня снаряды Красной армии стали ложиться на Еврейском
базаре. Улицы обезлюдели и замерли, магазины и кафе закрылись. Подъезды
домов на запоре. В городе звучала лишь канонада и разрывы снарядов. Внезапно
по Бибиковскому бульвару и Караваевской улице к Крещатику хлынула толпа
беженцев, жителей Киева, уходивших с Добровольческой армией. Они шли
нестройной толпой с портфелями, чемоданами, картонками - словом, со всем,
что можно было унести в руках.
В третьем-четвертом часу дня на углу Бибиковского бульвара и на
Караваевской улице показались первые красноармейцы. Бои развернулись на
Крещатике. Добровольцы, удержав в своих руках Печерск и мосты через Днепр,
подтянули резервы и перешли в контрнаступление. К вечеру им удалось
оттеснить красноармейцев обратно к Еврейскому базару, где начались упорные
схватки.
В городе стояла полная темнота, прерываемая лишь блеском разрывов.
Электричество и водопровод не действовали. Сотни домохозяек высыпали на
улицы с ведрами и кувшинами к городским колодцам, где образовались длиннющие
очереди. Хозяйки стояли твердо, не обращая внимания на рвущиеся снаряды. Они
следили не за снарядами, а за соблюдением очереди у колодца, чтобы никто
беззаконно не прорвался вперед.
Днем население грабило склады на речной пристани и на товарной станции.
Ночью начались грабежи квартир. Налетчики - вооруженные банды - взламывали
ворота домов и грабили квартиры. На улице - темень, фонари не горят, в
квартирах - ни зги. Люди с винтовками и револьверами обходят квартиры,
собирая обильную дань. Единственное средство сохранить жизнь - безропотно
отдать все, что потребуют. Кто были грабителями, точно установить не
удалось, но по массовому характеру налетов можно было судить, что
ограблением занимались и уголовники, бежавшие из Лукьяновской, и солдаты и
командиры Добровольческой и Красной армий. Киевляне уже ко всему привыкли.
Утром 2 октября на Бессарабском базаре даже появились продукты: хлеб,
от 20 до 40 рублей за фунт, овощи и фрукты. "Донские" и "советские" дензнаки
не принимались. Хождение имели только "керенки" и "царские деньги".
Мы наблюдали за событиями из окон квартиры В.В. Шульгина на
Караваевской улице. Картошка и крупа, привезенные нами из Конотопа, спасли
всю нашу компанию от голода. Большинство киевлян успело запастись
продуктами, но далеко не все. Неудачники бегали по городу в поисках пищи. В
очередях за водой стояли все. Огня ночью в квартирах не зажигали, чтобы не
привлечь внимание грабителей к своему дому и квартире. Мужчины и старики
дежурили во дворах у запертых или заколоченных ворот со своими тазами и
сковородками. [Не поняла, зачем тазы и сковородки. Чтобы бить по ним, производя шум,
когда во двор попытаются проникнуть грабители? Но кого предполагалось призывать
на помощь? - DrAlexandra]
Сражение в Киеве и за Киев продолжалось три дня. Утром 4 октября
снаряды "красных" еще ложились в центре города, но бежавшие в Дарницу
учреждения и обозы Добровольческой армии стали постепенно возвращаться в
Киев. За ними потянулись и гражданские жители. В Дарнице среди беженцев
распространились провокационные слухи, что все русские, живущие на левой
стороне Крещатика, "перерезаны жидами", что "жиды режут русских женщин". У
беженцев в Дарнице эти слухи не вызывали никаких сомнений и, вернувшись в
Киев, они были удивлены, что жители левой стороны Крещатика живы и целы и
трупов зарезанных женщин нигде не видно. Но после возвращения добровольцев в
Киев начался еврейский погром. Гражданское население Киева, даже подонки,
почти не принимали в нем участия. Это был типичный "военный" погром.
Киевские евреи были отданы на разграбление войскам, "спасшим Киев от
красных".
Погром начался с разгрома еврейских магазинов на Крещатике, с грабежа и
избиения евреев на базарах и в еврейских кварталах. Но к вечеру 5 октября
военный характер погрома определился окончательно. Это было систематическое,
планомерное и жестокое ограбление и избиение еврейского населения. Его
совершали солдаты под руководством офицеров. Киев был разделен на районы,
кварталы, улицы. Каждый вечер в определенные районы и улицы отправлялись
грузовые машины под командой офицеров - на каждом грузовике 20-30
вооруженных солдат и офицеров. Иные из них были в темных (синих) очках, у
других головы были закутаны в башлыки, в руках винтовки, револьверы,
шомпола, - у намеченных в списке домов люди слезали с грузовика и звонили, а
затем стучали в забитые ворота. Не дождавшись ответа, налетчики разбивали
деревянные щиты на воротах и вваливались во двор. Обыски начинали с нижних
этажей. Здесь разбивали прикладами входные двери квартир, грабили, разбивали
мебель, насиловали женщин, избивали и убивали евреев. Многих уводили с
собой, и они почти никогда не возвращались. Грабили всё: сначала требовали
деньги, затем часы, кольца и прочие драгоценности, затем меха, пальто,
костюмы и обувь (мужские и женские), белье. Снимали башмачки и рубашечки
даже с маленьких детей.
Так шествие грабителей поднималось с нижних этажей на верхние. У дверей
русских квартир, требуя открыть двери, предупреждали: "Господа, мы не
бандиты, мы русские офицеры, откройте, пожалуйста". Если в русских квартирах
находили спрятанных евреев, били и грабили и русских и евреев. При этом
налетчики проявляли изысканную вежливость, просили извинить за беспокойство.
В некоторых квартирах визитеры переговаривались друг с другом по-французски,
с прекрасным произношением. Очевидно, работали "господа гвардия" и "господа
кавалерия".
В домах - звон разбитых стекол, крики и стоны. Никакой защиты от
грабителей и насильников не было. Стоявшие на страже у дверей квартиры
участники налета, грозя оружием, отгоняли прибегавших на крики соседей и
прохожих: "Чего лезешь! Здесь с жидами расправляются!"
К огромному дому Гинзбурга на Институтской улице подъехал целый отряд с
десятком повозок и со списком жильцов-евреев. Где-то в военном штабе был
составлен список богатых евреев, которых хотели обвинить в "коммунизме" и
заставить платить выкуп. Грабители требовали 5 000 - 10 000 рублей
"царскими", золотые часы, портсигары, драгоценности, но не брезгали
одеялами, пальто, обувью и тд. Единственным средством защиты был крик.
Огромный дом в пять-шесть этажей истерически громко кричал и выл. За ним
начинали кричать и выть соседние дома. Выли и кричали целые улицы, кварталы.
Этот крик домов и улиц над огромным городом был ужасен. По ночному, спящему
городу носился многоголосый вопль ужаса и страха, вопль множества людей,
увидевших перед собой облик смерти. Это был вопль и стон. Он покрывал все -
отдельные голоса не были слышны.
Крик целого дома, от первого до верхнего этажа, пронзительный крик
ужаса и отчаяния, крик страха и беспомощности был настолько страшен, что во
многих домах он заставил погромщиков отступить. Они бежали, отказавшись от
погрома. А крик разрастался все больше и больше, захватывая все новые улицы
и кварталы. С Липок он спустился на Институтскую и Николаевскую улицы,
оттуда на Крещатик, Бессарабке и Васильковскую. Кричали Фундуклеевская,
Подол, улицы Еврейского базара - словом, весь огромный город. Этот жалобный,
не прекращающийся вопль сотен и тысяч женских и детских голосов то взмывал
над городом, то превращался в стон, раздирая душу. Не вопль о помощи, не
крик протеста, а точно отходная молитва по самим себе, панихида по уходящим
в небытие. Самым жутким и страшным было то, что крик несся из мертвых, то
есть темных и, казалось, безлюдных домов, из мертвых и пустых квартир: в
окнах кричащих домов и кварталов не было ни одного огня!
Крик постепенно превратился в глухой стон и, наконец, стих. Утром мы
узнали, что старушка-француженка, когда-то бывшая гувернанткой самого В.В.
Шульгина, чуть не умерла ночью от ужаса.
Это была та "пытка страхом", о которой Шульгин, вернувшись из Дарницы в
Киев, писал в "Киевлянине" (№37 от 8 октября 1919 г.):
"По ночам на улицах Киева наступает средневековая жуть. Среди мертвой
тишины и безлюдья вдруг начинается душу раздирающий вопль. Это кричат
"жиды". Кричат от страха. В темноте улицы где-нибудь появится кучка
пробирающихся "людей со штыками" и, завидев их, огромные многоэтажные дома
начинают выть с верху до низу. Целые улицы, охваченные смертельным ужасом,
кричат нечеловеческими голосами, дрожа за жизнь. Жутко слышать эти голоса
послереволюционной ночи. Конечно, страх этот преувеличен и приобретает с
нашей точки зрения нелепые и унизительные формы. (Еще бы! в Дарницу евреи не
бегали-Н.П.) Но все же это подлинный ужас, настоящая "пытка страхом",
которой подвержено все еврейское население".
Оправдав Добровольческую армию от обвинений в погромах ("власть,
насколько это в ее силах, борется (!? - HJI.) за то, чтобы не допустить
убийства и грабежей") , Шульгин требовал от евреев "признать и покаяться" в
своей вине за революцию, точно вся революция 1917 года, а еще раньше все
революционное движение 1860-1917 гг. в России были вызваны евреями.
"Научатся ли в эти страшные ночи они (евреи - Н.П.) чему-нибудь? Поймут
ли они, что значит разрушать государства, не ими созданные? - грозно
вопрошал В.В. Шульгин. - ... Будут ли во всех еврейских синагогах всенародно
прокляты все те евреи, которые приложили руку к смуте? ... Будет ли
еврейство бить себя в грудь и посыпать пеплом главу, всенародно каяться в
том, что сыны Израиля приняли такое роковое участие в большевистском
бесновании?"
Но погромы в квартирах и грабежи на улицах продолжались. По ночам на
улицах грабители в офицерских пальто устраивали засады на прохожих и, наведя
на последних револьверы, требовали с изысканной вежливостью: "Ваши деньги!..
Ваши часы!.. Ваше кольцо!.. Ваш костюм!" Ободрав жертву, как липку,
требовали паспорт. Если жертва по паспорту оказывалась русской, ее отпускали
без дальнейшего ущерба; но евреев не только грабили, но и избивали,
калечили, насиловали и убивали.
Погром из Липок и центральных районов города затем перекинулся на
Подол, Слободку и другие окраины Киева. Он прекратился, как сказал мне Боря
Бенар, лишь тогда, когда англичане в ставке Деникина заставили Деникина
послать телеграмму генералу Драгомирову, командующему Добровольческими
войсками "на Киевском направлении", с приказом прекратить погромы.
Вернувшись в Киев, Шульгин в "Киевлянине" (№ 35 от 6.10.1919 г.)
пытался оправдать погромы. Он обвинял евреев Киева в том, что 1 октября они
стреляли из пулеметов по отступающим из Киева добровольцам, обливали их
серной кислотой, бросали бомбы и тд., и т.п. Шульгин при этом не называл
адреса домов и квартир, откуда жильцы-евреи наносили удар в спину
Добровольческой армии. Это сделала за него киевская газета "Вечерние огни"
(№№ 38, 39,40) .
Но газета "Киевская мысль" и особая комиссия, созданная киевскими
общественными организациями, проверив сообщения "Вечерних огней", выяснила,
что адреса и фамилии, приведенные этой газетой, являются вымышленными, что
евреи в указанных газетой квартирах и домах не жили и не живут.
Шульгин и "Вечерние огни" своими ложными обвинениями против евреев
просто провоцировали киевлян на погром.
Анализ погромов, совершенных Добровольческой армией на Украине,
показывает, что они составляют лишь 17-20% всех учиненных в 1918-1921 годах
еврейских погромов. Всего было зарегистрировано 296 погромов и эксцессов в
267 погромленных пунктах (в ряде городов погромы повторялись по 2 раза, а в
Смеле даже 3 раза). В погромах согласно официальным данным было
зарегистрировано 5 324 убитых (фактически было убито не меньше 8 000). В
число убитых не входят умершие от ран, убитые в пути на железных дорогах и в
пунктах, где не велось регистрации жертв. Число раненых и изнасилованных не
известно.
Географическое распределение погромов по территории Украины
характеризуется следующими данными:
В Киевской губернии погромы были в 83 городах и
местечках (102 погрома), в Подольской - в 39 пунктах (41 погром),
в Херсонской - в 25 пунктах (25 погромов),
в Черниговской - в 22 пунктах (25 погромов),
в Полтавской - в 22 пунктах (25 погромов),
в Харьковской - в 8 пунктах (8 погромов),
в Екатеринославской - в 7 пунктах (8 погромов);
эксцессы на железных дорогах - в 50 пунктах. Если сравнить погромы,
совершенные Добровольческой армией с погромами, совершенными петлюровскими
войсками и "батьками-атаманами", то можно прийти к следующим выводам:
1. Погромы, совершенные петлюровскими войсками и батьками-атаманами и
бандами, преследовали цель истребления возможно большего количества евреев и
при том самыми зверскими методами. Общее число убитых в этих погромах евреев
в 4-5 раз больше, чем в погромах совершенных Добровольческой армией. Грабеж
и уничтожение имущества евреев играли важную, но не основную роль в
петлюровских погромах. Главной задачей петлюровцев было истребление самих
евреев.
2. Погромы, совершенные Добровольческой армией, за исключением декабря
1919 - января 1920 г., не имели задачей максимального истребления евреев.
Число евреев, убитых добровольцами, в 4-5 раз меньше количества евреев,
уничтоженных петлюровцами. Но грабеж и разрушение имущества евреев играет в
погромной практике Добровольческой армии гораздо большую роль, чем у
петлюровцев. Лозунгом добровольцев было соответственное дополнение лозунга
Гизо:
"Господа, обогащайтесь... за счет евреев!"
Но погромы Добровольческой армии имели еще одну цель, которую
петлюровцы в своих погромах евреев не ставили.
Погромы Добровольческой армии ставили особой задачей как можно более
унизить, как можно болезненнее оскорбить евреев как народ. Эта цель
просвечивает в утонченных издевательствах над евреями, и в частности - в
огромном количестве изнасилованных женщин (от малолетних девочек до глубоких
старух), в убийствах и истязаниях евреев, совершенных добровольцами... в
порядке спорта.